Ничипоров Илья Борисович
Опубликовано: https://litrussia.su/2022/07/29/kazn-s-otkrytoj-datoj/
Новый роман прозаика и драматурга Дмитрия Данилова (род. в 1969) «Саша, привет!» (впервые: Новый мир. 2021. № 11) стал обсуждаемым литературным событием и вошел в короткий список Большой книги за текущий год.
Кинематографическая композиция произведения, состоящего из 81 короткого эпизода, воссоздает гротесковую, но и выведенную во множестве бытовых частностей модель современности. Воображаемая камера выхватывает знаковые проявления высокотехнологичной среды. По улицам «великолепной» Москвы «идет современный, опрятный, сверкающий транспорт», «весьма комфортен» и зал суда, где законнейшим образом приговаривается к смерти филолог Сергей Фролов, специалист по советской литературе 20-30-х гг., старший преподаватель столичного вуза, вступивший в связь с не достигшей 21 (!) года студенткой. В ожидании казни осужденный «заселяется» в Комбинат гостиничного типа, созданный «в порядке национального проекта гуманизации правоохранительной системы», где во время одной из утренних прогулок — уже завтра или через много лет — сработает заранее нацеленный на него пулемет, по-домашнему прозванный Сашей, — ведь «надо же… как-то очеловечить процесс». Словно заговаривая ужас перед неизбежным, герой эстетизирует действительность, постит фото белого пулемета и даже учится тепло приветствовать орудие расправы.
Вынесение заведомо не подлежащего обжалованию приговора и заключение в Комбинате обостряют в рефлексирующем персонаже-интеллигенте комплекс отчуждения от неведомо куда устремленной повседневности. На МЦК он «просто сидит и пропускает несколько поездов», от бдительных стражей порядка выслушивает увещевания «держаться» и «не нарушать норм». Он бродит по центру, едет, предаваясь детским воспоминаниям, на трамвае и ловит себя на «тупиковости мышления», видит Москву «частью реальности, которая приговорила его к смерти».
Знакомое по пьесам Данилова («Человек из Подольска», «Сережа очень тупой», «Свидетельские показания», «Что вы делали вчера вечером?», «Выбрать троих») абсурдистское преломление обыденности составило здесь ведущий принцип изображения личных и общественных отношений в стране, которая объявила «режим Общей Гуманизации» и вернула смертную казнь «по преступлениям в сфере морали».
Диалоги героя с матерью, случайной возлюбленной, с «почти» бывшей женой, тоже преподающей раннюю советскую литературу и рассказывающей студентам о писателе, которого официальная критика «размазала по стенке», — оборачиваются «разговором с небытием» и безнадежно вязнут в безликих репликах и лукавых умолчаниях. Он с болью сетует жене, что «ты так говоришь, как будто меня уже нет, как будто я расчеловечился». Редкий проблеск человечности угадывается, впрочем, у завкафедрой, убеждающего Сергея преподавать онлайн из тюремной камеры и даже в сердцах просящего простить его «как человека, у которого все хорошо». Не утратила живой непосредственности и появляющаяся на Комбинате молоденькая волонтер и социолог Даша из Мурома — дочь прокурора, студентка соцфака МГУ, участница митингов за свободные выборы.
Дистанционная лекция Сергея Петровича о Пильняке, как и аудиторное занятие его жены Светланы о «Серапионовых братьях», об усиливавшемся в 20-е гг. «советском прессе», обессмысливаются нескончаемыми вопросами, суждениями, нелепыми спорами слушателей о приговоре и тюрьме, напоминающими шквал агрессивных комментариев, обрушившихся на героя в соцсетях. Содержательное обсуждение литературы, истории, ориентиров общественной жизни оказывается затрудненным в условиях тотальной атомизации. В «прекрасном парке» при Комбинате Сергей был удручен прогуливающимися здесь взаимно обособленными людьми, подавившими в себе потребность в коммуникации. Микросоциум «молчащих сотюремников» выглядит пародией на цивилизованное общество, ценящее личные и гражданские свободы: здесь «каждый гуляет сам по себе», никто вроде и не ограничен в перемещениях — и в то же время «погуляли, сколько хотите, и обратно, домой», поскольку, если разобраться, «нас тут всех, считайте, уже нет».
Пребывание в стенах Комбината складывается в историю системного манипулирования сознанием посредством иллюзии предоставления «многих степеней свобод, возможностей выбора». Радикальное, подтвержденное судебным вердиктом отрицание государством права личности на устроение частной жизни «компенсируется» разнообразными формами «сервиса». Гулаговский аппарат за минувший век мимикрировал под новейшие технологические решения. Жестоких конвоиров сменили предупредительные охранники, величающие заключенных по имени-отчеству и призывающие их во всем искать «хорошие стороны»; вместо ссылок на край света можно «полюбоваться Москвой», следить за прессой и общаться в соцсетях. Даже за побег с Комбината не полагается теперь ни пыток, ни расстрела, а лишь простым нажатием кнопки беглец подключается к программе «Доброе возвращение», которая обретает неограниченную власть над его психикой, телесными движениями, речью и заставляет узника мчаться обратно в камеру, твердя слова извинений. А все потому, что «по новому законодательству стремление к свободе — естественное стремление человека, и побег из тюрьмы никак не наказывается». Фантастическая технология принудительного возвращения в прошлое вырастает у Данилова в емкую метафору общественного регресса, программируемой реанимации отживших дискурсов и символов.
Искушенный гуманитарий, неспроста специализирующийся именно на советском периоде, выведен в произведении как жертва игры в полусвободу. Он прельщается мнимой информационной открытостью, бытовыми удобствами, возможностью, по выражению начитанного охранника, заказать в камеру «хоть ананасы в шампанском», легко «заливать» на свои виртуальные страницы «снятый им ролик», обретением в популярных сетях «большого количества друзей». Но его сознание замутняется «ежедневной последовательностью говорения» обученных соглядатаев, подтачивается неотвязной мыслью о том, что «все хорошо, кроме завтрашнего прохода по коридору», кроме «вида из окна неизвестно на что» из «сияющей этой тюрьмы». Безотчетно для себя из независимого интеллектуала он на расстрельном «красном участке белой полосы» перерождается в бессловесное существо, которое «скорчивается, горбится, делается ничтожным», заискивает перед пока не изрешетившим его пулеметом, «ловит себя на дикой, страшной благодарности Саше», ужасается устроенной как-то ночью «профилактической стрельбой холостыми». На завершающих роман отрывистых «кадрах» видно, что эти психологические мутации приводят героя к умственному оскудению, обрекают на невольное воспроизведение косноязычных формул и превращение в безучастного созерцателя внеположного Комбинату городского пространства: «Сережа на прогулке. Уже зима. Сережа сидит на своей обычной скамейке, смотрит на московскую жизнь. Стоит промозглая погода, падает мокрый снег. По улице полубегут люди, старающиеся как-то минимизировать воздействие снега с дождем. К перекрестку подъезжает синий автобус, долго ждет у светофора, потом медленно начинает движение, неуклюже поворачивает на улицу вдоль стены Комбината и уезжает куда-то туда, в пространство, про которое Сережа уже мало что понимает».
В абсурдистский интерьер современности вписаны и регламентированные распорядком Комбината посещения заключенных представителями «традиционных» религий. Православный священник, раввин, мулла, лама, обязанные их «как-то религиозно… обслуживать», — искренние и сердечные люди, которые беспомощны от понимания, что у их собеседника «впереди жизни нет». В ситуации формализации и огосударствления религиозной сферы они пытаются «просто беседовать» «о вопросах нравственности» или «хоть о футболе» и «больше ничего, просто побыть с человеком». Проникновенны эпизоды, где в разговоре с Сергеем скромно живущий в маленькой квартирке с облезлой мебелью раввин цитирует Хармса, где отец Павел, не желающий никого осуждать и признающий, что «спасение души — дело добровольное», печально говорит о себе как священнике-«неудачнике», коль скоро он служит «при тюрьме, из которой нет выхода», а прямолинейный скептик лама, который тут «за буддизм отвечает», нарушает должностные инструкции признанием в том, что «ржет просто» над «дикой бюрократической идеей» в обязательном порядке утешать обитателей комбината, и в ответ на любопытство чересчур образованного персонажа о медитации делится бесхитростным рецептом: «Пришла мысль — прибивайте ее как муху. Старайтесь, чтобы в голове мыслей не было. Это самая главная медитация в жизни».
Открытым остается финал этой оригинальной современной антиутопии о «приглашении на казнь» с неопределенной датой. Как будто во сне герой вместе с охранником покидает Комбинат, проходит по улицам Москвы, пересекает ТТК, углубляется в окраинные кварталы, чудесным образом встречает у домов знакомых людей, а между тем насилие сбрасывает маску учтивости и пулемет «Саша начинает стрелять по пустой Красной зоне, кроша кафельный пол в пыль, он стреляет по пустому месту, и кафельная плитка пола разлетается во все стороны». Что это: сбой системы или прицеливание к новым мишеням?