(Данилов Д. Описание города. М.: Астрель, 2012. 253 с.)
Дрынкина Екатерина
Д. Данилов в романе «Описание города» (2012) ставил своей задачей посетить некий город двенадцать раз в течение года и описать его так, чтобы он «вошел в печенки». Думается, этой книгой писатель вошел в печенки всем нам.
Главный вопрос, который хочется задать автору: «Какова цель написания романа?». Любая маломальская попытка отыскать в книге смысл оборачивается неудачей. «Описание города» — это констатация однотипными, часто косноязычными конструкциями фактов приезда, обозревания окрестностей, отъезда — и ничего более. На протяжении всего романа ждешь, что вот-вот что-то произойдет: рассказчик встретит любовь, получит предложение по работе, станет свидетелем какого-то события, или на него снизойдет озарение. Но не происходит ровным счетом ничего.
Писатель словно и сам осознает скуку повествования, отчего пускается в разнообразные выдумки, раздувая из мухи слона. Например, рассматривая скульптурную композицию старика и мальчика, он рассуждает о наличии/отсутствии у них проблем с опорно-двигательным аппаратом, о том, за какие заслуги мог получить медали старик, что держит в руках мальчик и какова символика памятника («Это просто <…> дядька и пацан» или «символ гуманизма и веры в человека»?). Но ведь это, в конце концов, скучно. Почему читатель должен терпеть пустословие? Неужели чтобы в конце книги увидеть фразу: «И закончилось описание описываемого города»? Во всем этом чувствуется насмешка, а по прочтении остается неприятный осадок.
Хорошо. Предположим, что смысла нет и искать его не имеет смысла. Книга — чистой воды эксперимент или, если хотите, перфоманс. Однако любой эксперимент — это попытка бросить вызов устоявшемуся, и, чтобы не быть провальным, ему необходимо обладать хоть толикой остроумия и изящества. А что же мы встречаем здесь? Нарочитую безграмотность, подчеркнутое косноязычие, тяжеловесность конструкций. Однообразие объектов описания дополняется не менее скучным однообразием писательских стратегий, повторяющихся из главы в главу. Расскажем о них.
В романе очень много повторов на уровне слов, предложений, групп предложений, за счет чего одна и та же мысль «пережевывается» писателем множество раз, как заезженная пластинка. Рушится естественная смена темы и ремы (общеизвестной и новой информации). Автор «кормит» читателя одной только темой, и получаются такие фрагменты, как «Описать город. Взять и описать город. Выбрать какой-нибудь город и описать его». Что ж, весьма познавательно. Тавтологии усиливаются парцелляциями и анафорами: «Чтобы город стал как родной. Чтобы пропитаться городом. Чтобы город вошел в печенки».
Стоит отметить изящество отдельных приемов. Например, совмещение прямого и переносного значения слов в одном контексте («строгое выражение лица» и «строгие черные брюки»), игра с омо́графами (из объявления «Лучшая цена в городе на це́пи» рождается таинственный образ «города на цепи́»). Однако общее впечатление непоправимо портит отсутствие чувства меры в использовании повтора. Если фраза «в аллее нет ничего особенно аллейного», пусть с трудом, но воспринимается, то такие выражения, как «эту землю, судя по всему, недавно выкопали из земли, и на месте этой земли в земле образовался ров» или «этот кран возвышается среди каких-то грузов. И он эти грузы куда-то грузит» звучат уж совсем громоздко и абсурдно.
В продолжение темы аморфности мысли стоит отметить огромные предложения на страницу, цель которых, по-видимому, передать поток сознания, речи, полифонию жизни («здравствуй, описываемый город, по подземному переходу направо, киоск с прессой, скажите, а у вас есть карта описываемого города, да, у нас есть карта описываемого города…»). Сложно назвать такой ход удачным, поскольку это очень тяжело для восприятия, особенно если принимать во внимание весьма спорную занимательность темы.
Повествование пронизано тотальной иронией: выражения «заскорузлая женщина», «несколько женщин, в разной степени пожилых», «оседлать общественный транспорт», «тысяча человек в меру орет», молодые люди «начали <…> процесс алкоголизации» и т. д. Чего только стоят эти провокационно звучащие отглагольные существительные, бесцельно констатирующие разные положения в пространстве («долгая езда в темноте», «стояние в очереди с целью купить бутылку минералки», «сидение на платформе», «брожение по улице», «слушание гула неизвестного происхождения»). Или не менее эксцентричные, намеренно режущие слух канцеляризмы: «при помощи» («тетенька моет при помощи швабры <…> пол», «рабочие при помощи <…> техники ремонтируют дорожное покрытие», «фотографирование при помощи коммуникатора»), «с целью» («посетить книжный магазин с целью приобретения картографической продукции», «выйти из гостиницы с целью осматривания описываемого города», кондукторша «отходит с целью обилечивания») и другие («произошло вселение в гостиницу», «женщины производили свои манипуляции с лыжами», «совершить гигиенические процедуры», «приобретение напитка и продукта питания»).
И снова повторы, повторы, повторы. Повторы повторов из главы в главу, нарочитое неназывание, выраженное в бесконечных перифразах («здание гостиницы, название которой совпадает с названием одного из областных центров Украины», «торговый центр, название которого совпадает с названием одного из городов», «гипермаркет, название которого обозначает геометрическую фигуру»). Какое поразительное сходство с бесконечной песенкой про Чучело-мяучело М. Яснова («Чучело-мяучело / На трубе сидело / Чучело-мяучело / Песенку запело…»)! Сбивают с толку большое количество перебивок («спускается пожилая женщина (кажется, что пожилая, а может, и молодая, но все же кажется, пожилая))», «это должно быть интересно, или не интересно, а просто приятно, наверняка поездка будет приятной, пусть даже и не особо интересной»), искусственно созданная вариативность («главная улица (вернее, проспект)», «ручеек или маленькая речка, который (которая)», «еду накладывают (или наливают)», «ордена и/или медали»). Все это капля за каплей исчерпывает терпение читателя и не дает ничего взамен.
«Слово о слове, обращенное к слову», — так можно выражением М. Бахтина охарактеризовать эту книгу. Действительно, складывается впечатление, что единственный адресат романа — слово, над которым автор творит экзекуцию. Хватит ли у вас терпения ее вынести? Окажетесь ли вы готовы к тому, что писатель с легкостью войдет в ваши печенки, то есть в печень, с целью «произвести в ней разрушения»? Оставим эти вопросы открытыми.